Странное ощущение. Этот дом ей чужой. Наполненный колдофотографиями друзей, родных.  Кот, которого она взяла из-за вящего одиночества. Изредка просил ласки, утробно урча на коленках и сторожа ночами ее беспокойный сон. Лавиани поступила глупо, собрав все вещи, которые напоминали ей о любовнике, затолкала все в коробки и не смогла, просто физически не сподобилась себя заставить выбросить их. Они грустно взирали на нее из-под лестницы, прося вернуть все по своим местам.
День первый.
Перо дрожит, она с нажимом выводит буквы. Решительно подчеркивая, что уже все решено. Не надо ее переубеждать. После разговора с Фрэнком, после дикого скандала с Сириусом, волшебница принимает решение под  давлением здравомыслящего рассудка. Так будет правильно, иначе нельзя. Каков будет итог? «Долго и счастливо» не в ее случае, не для ее жизни. С самого детства, ей стало понятно, что у нее обязательно будет все иначе. И с каждым годом, Лавиани могла поклясться, становилось только хуже. Незавершенные отношения, из которых первой сбегала всегда она. Не оставляя себе шансов, сжигая все мосты. Так проще, отрекаться, перечеркивать, грубо сжимать кулаки, вынуждать.
Сова, упорхнувшая на рассвете, унесла с собой остатки самообладания.  Волшебница сползла по стенке и осталась сидеть, делая полу вдохи, прокручивая в голове все слова, с таким остервенением написанные в письме. Когда часы в спальне начали громогласно возвещать, что ей пора на службу, она медленно встала, вернее.. Проползла пару метров, поднимаясь с колен. Выдыхая, нет, выплевывая горечь из легких. Привычным движением, поправляя вазу с цветами, собирая опавшие листья и выбрасывая их в маленькую корзинку. Приглаживает волосы, убирая выбившуюся прядь за ухо. Расправляя плечи. Именно так ее учили, чтобы никто не подумал, даже не предугадал. Только она знала, насколько раскурочено все внутри.
День второй.
Лавиани засиживается допоздна, не выходит из кабинета, перемещаясь только к министру и обратно. Совсем не думает о еде, лишь размешивает корешки в стакане, заливая их водой. Для бодрости, пренебрегая кофе. На часах гремит десять вечера, и она устало плетется по едва освященному коридору. Нарочно избегает встреч, вряд ли кто-то останется так поздно в стенах министерства.  Ей кажется, что так тяжело ей было.. никогда. Почему-то в голове всплывает его последние фразы, полуулыбка и едва ощутимое касание пальцев на щеке.
День третий.
Волшебница не помнит последний поцелуй. Она силится освежить воспоминания, издеваясь над собой, всю ночь, изучая полную луну в окне. Пересчитывает все трещины на потолке, сминая подушку. Проводит пальцами по другой половине кровати, где совсем недавно спал Он. Прикусывает губы, чувствуя лишь металлический привкус на кончике языка. Слез по-прежнему нет. В глаза будто насыпали песка и ее сон больше похож на обрывки кошмара, в котором стоит ей только прикрывать веки и вновь солнце украдкой заглядывает к ней в комнату.
Карадок не ищет с ней встречи. Не подлавливает в коридоре, не шлет записок, совершенно не заявляет о себе. А чего ты хотела? Чтобы он примчался к тебе верхом на летающем ковре и громогласно заявил о своей любви? Все как в твоих глупых книжках. Она злится и сметает все бумаги на столе в гостиной, вслед опрокидывая ногой журнальный столик. Рычит и злится. Не на него, а на себя. Надо было так попасть. Подписать себе приговор и надеется,  что все будет иначе.
День четвертый.
Одна из худших смен. Все ноги в кровь. Кажется, с министром она прошла все круги ада и последнее заседание, на котором она делала заметки, выжали из нее последние силы. Министерство проигрывает, опаздывает. Враг на шаг впереди, каждый раз. Лавиани раздражает Минчум и его пафосные речи. Вместо того, чтобы ужесточить меры, ввести чрезвычайное положение, он только говорит, без толка. Не проявляет свою силу, мощь. Не хочет играть по правилам, сидит в юношеской лиге, пока профессионалы разрушают их мир.
Волшебница лишь взмахивает палочкой и ее уютные домашние штаны уже рядом, а рабочий костюм, с кроваво-алой мантией смирно улетают в шкаф. Лавиани распускает волосы и чувствует такое простое, человеческое облегчение.  Впервые за столько дней, единственная радость, маленькая, но уже победа. Отщипывая от хлеба кусочки, она без всякого аппетита заталкивает их в рот. Четыре дня и лишь два перекуса, уже и не помнит чем. Подташнивает от голода, а с утра кружилась голова. Значит пора вернуть привычный распорядок, не хватало еще, чтобы ее забрали в Мунго с истощением. Пережевывая, запивает стаканом крепленого вина. Морщится. Никогда не любила его, но ничего другого в доме нет, разве есть время носиться по магазинам?
Облизывая пересохшие губы, она в тысячный раз за день возвращается на четыре дня назад. К письму, к вспышке отчаянья и уже собирается ползти в сторону своей кровати, прячась в нее, словно в нору. Но этот требовательный стук в дверь заставляет ее замереть.  Направь на нее палочку, она ни с чем не перепутает его, различит среди сотни. Это Он. Лавиани оборачивается к двери, делает два неспешных шага, сжимая пальцами горло, боясь всхлипнуть. Сердце пропускает удар, затем еще раз и она забывает, как дышать, будто совсем. Будто сейчас последнее ее мгновение на Земле. Глаза сами наполняются слезами, с грохотом падает вся оборона и такую долю облегчения, что она сейчас испытывает, не сравнить ни с чем. Слезы бусинами катятся по щекам, срываются с подбородка. Она приходит в себя и вытирает их тыльной стороной ладошки.
Еще два шага. Босыми ногами к дереву, а ощущение, что по раскаленным углям. Протягивая пальцы к ручке двери. Глубоко вдыхает и открывает дверь, заставляет себя сдерживать слезы. Так глупо, храбрится. Смотрит на носки его ботинок, медленно поднимая свой взор. Темное пальто, поверх мантия, несколько пуговиц на воротнике расстёгнуты, галстук уже не сдерживает шею. Она заглядывает ему в глаза и закусывает губы. Что сказать? Зачем вообще было открывать двери? Надо было послать его ко всем нарглам через безопасное расстояние. Вопросы, на которые у нее нет ответов. Вопросы, которые ей сейчас не нужны. Она даже не чувствует холодного ветра, не чувствует приближающуюся зиму. Впускает этот ураган в свой дом, не может ему отказать. Никогда не могла.  И лишь имя его, так постыдно, срывается с губ.
— Карадок.
На выдохе, без сокращений. Как неотъемлемую часть себя и своей жизни. Что клеймом отпечаталось на ребрах.

- дожи – достаточно известная и обеспеченная магическая семья. точнее есть «дож & сыновья» - одна из старейших юридических фирм. твой прадед был юристом, твой отец был юристом. и ты в свою очередь не стал сходить с этой хорошо проторенной тропинки. успешный адвокат, специальный советник визенгамота. в последнее время тебе прибивалось много работы. и часто ты защищаешь пожирателей смерти.
- возможно, что ты понимаешь альбуса так хорошо не только  из-за высоких чувств, но и благодаря тому, что в вашей семье тоже была тайна. твоя старшая сестра – сквиб. и родители тоже её прятали.
- над вашими отношениями с дамблдором всегда висела не только тень гриндевальда, чьего имени ты принципиально не произносишь, но и общественное мнение. вы никогда не жили вместе. и если кто-то что-то подозревал, то ты всегда отвечал, что это просто слухи. возможно, что ты даже был женат. нооо.... но сердцу не прикажешь.
- я думаю, что ты был в ужасе, когда альбус начал эту жуткую «аферу» с орденом феникса. да, встретить старость вместе не получилось.

[indent] письмо застало макфасти в дороге, когда он сопровождал партию самок драконов и планировал не задерживаться по пути, руководя отрядом из двадцати волшебников. систематический контроль, который был так необходим ему и его команде, был прерван с прилетом белоснежной совы, которая наглым образом ворвалась в их походную палатку, обладающую незримым расширением. кружа над головами драконологов, она хрипло сипела и спикировав прямо на стол, перевернув бокалы с теплым вином, протянула ему свою лапку. най рассчитался, подбросил птице кусок тыквенного пирога и раскрывая пергамент даже подумать не мог, что новости смогут выбить почву из-под ног. макфасти прижимает ладонь к груди и лишь всхлип вырывается из его глотки, волшебник не чувствует, как чужие руки подхватывают его под локти. он уже на земле, колени противно и глухо стучат, но он этого не замечает. сжимает пергамент в кулаке, беспомощно оглядывается и закрывает лицо руками. где-то в подкорке его подсознания стучит одно имя: аврам.

[indent] най не соображает, не отдает себе отчета в последующих действиях. его сборы занимают несколько минут, он передает бразды правления своему заместителю и силясь сдержать слезы, пишет несколько строк руководству. прошу понять и простить, но у меня умер брат. соленая капля скатывается по щеке и размазывает точку, превращая чернила в размытую кляксу. макфасти не помнит, как добирается до пункта расположения порталов, кажется, его кто-то сопровождал. перед глазами постоянно стояли братья огдены и он слышал смех, уносящегося вдаль аврама. стоило ему схватить ведущую роль в догонялки и с энтузиазмом рассекать по полю, как все, кто подписывался на детскую игру, обязательно заливался хохотом. он попросту приносил свет и тепло, одним своим присутствием и для найя, мысль, что его больше нет в живых, сводила с ума. волшебник нервно убирал волосы с лица, подставляя спину холодным порывам ветра. в груди зияла дыра и он почему-то хватался пальцами за черное пальто, будто стараясь закрыть брешь, затолкнуть обратно пустоту, что расползалась по его телу.

[indent] най очутился в доме огденов, даже не подумав заглянуть на острова. бегло осмотрел огромную толпу, прищурившись. выискивая семью, увидел лишь рыжие локоны, как единственный, спасительный ориентир и подошел к нике сзади, положив ей руку на плечо. младшая сестра вздрогнула и посмотрела на него опухшими, ярко-красными глазами, сухими, без слез. видимо всю ночь провалялась в кровати, задыхаясь от рыданий. най лишь чуть крепче сжал тонкие косточки под плотной тканью верхней одежды, у него не было сейчас подходящих слов. его дорожная сумка валялась где-то у входа, десятки голосов, перешептывались за спиной, на тихие приветствия он лишь кивал головой. лица смешивались в единое, размытое пятно и какие-то мимолетные рукопожатия лишь больше вводили его в ступор. будто в самом страшном, безумном сне. най стоял позади всей своей родни, мартовский ветер трепал полы его мантии, пробирался под ткань, силясь залезть под кожу, но он искал единственного, чье самочувствие сейчас его волновало больше всего, все остальное было лишь незначительной, бестолковой помехой, на которую даже не стоило обращать внимания.

[indent] церемония прошла тихо, лишь небо гневалось и обещало пролить свое горе на простых смертных, что были не в силах сопротивляться решению судьбы. най слушал тихий рассказ своей матери о том, что произошло, ему пришлось наклониться слишком близко, отчего шею ломило, неудачно падение несколько дней назад давало о себе знать. его зрачки расширялись, волшебник с ужасом поглощал информацию и чувствовал, что дышит через раз. стоять в стороне от одного из самых близких людей, ему было не под силу. когда толпа начала понемногу расходиться и открывать ему обзор, он увидил тибериуса. вернее то, что осталось от огдена. серая оболочка, пустой взгляд, полное отсутствующее выражение лица. в груди защемило и макфасти проглотил комок в горле, сделав пару шагов в сторону тибериуса, он взглядом остановил синклаира. надеялся на то, что тот поймет и уступит ему дорогу. найю жизненно необходимо было сейчас быть рядом с тем, с кем он был знаком с самого детства, сколько себя помнил.

[indent] он шел не чувствуя земли под ногами, встал за спиной тибериуса и выдохнув взял того за руку, с силой сжал его пальцы и преодолев собственную боль, очутился рядом. молча, без слов. не знал, что сказать, как выразить собственную горечь утраты, из него будто вырвали кусок. могила была глубокой, гроб из дорого дерева и он поблагодарил всех богов, за то что не видел аврама. он бы просто не смог жить дальше, помня, как молодой, пышущий здоровьем совсем недавно парень, лежит в холодной земле.

[indent] прошло несколько часов. макфасти и огден сидели на полу в большом зале. най все еще молчал, коршуном защищая  тибериуса от любых посягательств. на попытки своей матери пробраться в их уединение, он что-то гневно рыкнул и в ответ получил лишь тихое согласие, закрытые плотно двери и полную, всепоглощающую тишину. волшебник обнимал за плечи названного брата, эхом чувствуя всю его боль. смахивая слезы с щек, стоически выдерживая лавину из раздирающих на куски чувств.  в груди нещадно щемило, он все еще не мог смириться с реальностью, ему был недоступен спектр реальности. она была от него слишком далека.

[indent]  [indent] - тиби, - порой ему казалось, что именно он его так назвал впервые, остальные лишь подхватили шуточное уменьшительно-ласкательное прозвище, - что мне сделать? как помочь тебе?
его объятье стало сильнее, будто найю было страшно отпускать от себя далеко огдена, словно тот мог исчезнуть, пропасть без вести, стоило разомкнуть замок из боли и слез. страх потерять еще и его, был так велик. они всегда дружили, тиби был ближе ему, чем аврам, им всегда было о чем поговорить, какими тайнами обменяться, о чем помечтать. почему они разделились, най не знал, так вышло с первых дней, как он помнил себя и братьев огден. жалел ли он? нет. он был благодарен, что тибериус жив. пусть он никогда в этом никому не признается, не подаст виду, тяжесть в груди была смешана с облегчением. тиби сидит рядом, он жив. макфасти никогда не считал себя эгоистом или слишком ревнивым, собственником. видимо грани его безумия открывались только в таких стрессовых, безумных ситуациях.
най гладил друга по голове, стараясь быть максимально близко, допуская мысль, что может мешать, раздражать своим присутствием, но как себя заставить уйти, оставить его одного? не знал.

1965

Билл Харрингтон умер.... И кажется, что с этим было уже ничего не поделать. Ледяные дождевые капли градом стекали с зонтика Фредди Лаундс, оставляя на её пиджаке и дорогих, замшевых туфлях зябкие, неприятные разводы. Однако она этого, кажется, совсем не замечала или скорее не чувствовала, продолжая неподвижно смотреть на гроб, усыпанный намокшими розами, который вот-вот должны были опустить в только что выкопанную могилу.

В происходящее же здесь Фредди всё еще до конца не верилось. Она только знала, что Биллу это всё точно бы не понравилось. Или скорее бы вызвало на его лице кривую, очень ехидную усмешку. И этот старый священник, и суетливая, чистокровная родня, с которой он давным-давно перестал общаться; и даже то, что сюда приехала его многочисленные тетки и мать, чей надрывный и местами фальшивый плачь мучительно напоминал Лаундс мяуканье котенка.

«Я не смогла этому помешать, прости», - на протяжении дня она часто ловила себя на том, что мысленно говорит с ним. А к концу похорон едкая, разъедающая, будто кислота, тоска по Биллу, - вернее, по его голосу и потребности сказать ему то, что понял бы только он один, - обострилось во Фредди просто неимоверно. Непроизвольно, - её плечи при этом едва заметно вздрагивали, - она искала его рядом с собой взглядом. И раз за разом напоминала себе, что он умер. Билла Харрингтона больше нет. И нет, с этим было уже ничего не поделать.

Его хоронили в закрытом гробу. «Авроры иногда умирают, Лаундс», - эту его последнюю фразу Фредди запомнила на всю жизнь. Он был таким мягким, кудрявым и нежным....И бережно держа его голову, когда он уже почти захлебнулся собственной кровью, - ей было особенно жаль, что этот дерьмовый, до хрена жестокий мир навсегда лишился его робкой, светящейся красоты. Кажется, что священник в самом начале похорон сказал, что от нас часто уходят самые лучшие. В этот Фредди была с ним абсолютно согласна. И вероятно, что это единственное из произнесенного сегодня что-то значило для неё.

Узкая, - совершенно на грани всяческих приличий мини-юбка, - которую так любил Билл; тугие, черные чулки и красная помада, её рука постоянно судорожно нащупывала пачку сигарет в кармане пиджака. Кроме того, в отличие от всех присутствующих здесь родственников и друзей, - со стороны они скорее напоминали маленькую стайку нахохлившихся, черных птиц, чем людей, - Лаундс не плакала, сохраняя непроницаемое выражение лица. А еще единственная не произносила фразу, успевшую набить ей жуткую оскомину: «...погиб в свете лет, бедный мальчик».

Всего каких-то двадцать лет, он был её стажером. И о том, что они жили вместе не знал здесь только ленивый. Однако родственники Билла даже после его смерти не смирились с тем, что он мог любить столько вульгарную, - да еще и старше себя, - женщину. Завещания покойный, конечно, не оставил. Поэтому родители Билла в ультимативной форме попросили Фредди покинуть их общий, - она так думала, - дом почти в тот же день, когда стало известно, что боевое заклинание, пробившее Харрингтону легкое и сломавшее в один момент почти все кости в его теле, стало фатальным. И Фредди, - буквально, - выйдя прямо из больницы Св. Мунго, поехала собирать свои вещи.

«Тише, малыш, тише, дай мне руку...». Вот и всё. Когда Фредди увидела, как гроб с телом плавно опустился в яму с водой, то ощутила, как в горле встал жуткий комок. Но лишь на мгновение. Несомненно, что Билла бы не порадовало, если бы она стала натужно рыдать здесь, взяв пример с его матушки. «Это совсем не смешно. Ты не умрешь». Настоящем облегчением было отойти за могильные плиты и не увидеть, как яму с гробом стали засыпать землей. Священник что-то шепнул, глядя на неё. Но Лаундс этого уже не расслышала. Перед глазами поплыл белый туман. Она очнулась, стоя с сигаретой в руках, держась за надгробие в форме огромного, страдающего ангела, который, - как и подобает всем статуям на магическом кладбище, - смотрел на неё весьма недовольно.

Сзади раздались шаги. И мысленно она уже приготовилась давать отпор бдительным служителям кладбища, которые явно подошли к ней, чтобы сказать, что здесь нельзя курить.

- Ага. Сейчас потушу. Извините.

Элис и Фрэнку не нравится это задание с самого начала — она кривит губы недовольно, но здесь никто ничего не может поделать, ведь приказ поступает от самого главы отдела правопорядка, тут даже Аластор бессилен. Лонгботтомы и ещё несколько молодых авроров должны были накрыть вроде как парочку так называемых пожирателей смерти. Поступила информация о предполагаемой встречи, якобы от крайне надёжного источника. В этой истории изначально много недосказанности и неясности, да к тому же Элли раскладывает карты и видит там сплошные пики — ничего хорошего не предвещают они, плюс интуиция её вопит изо всех сил — не ходи! здесь подвох! но они не могут нарушить приказ, такова участь аврора, хочешь того ты или нет, но нужно идти и делать, то, что должен. Несмотря ни на что. Элис недовольство высказывает только мужу, потому что жаловаться кому-то другому смысла особого нет, потому что знала прекрасно, на что. шла, у неё не было никогда иллюзий радужных на счёт выбранной профессии.

Элис сжимает руку Фрэнка, когда они оказываются на месте. Какой-то старый дом, вход в который затесался на одной из подворотен магического Лондона. Вокруг всё грязное, само здание выглядит неухоженным, почти что заброшенным. Как на зло, ветер разгулявшийся завывает в переулке и добавляет и без того мрачной атмосфере ещё больше зловещности. Ноябрь в этом году холодный для Лондона, но Элли этого не замечает вовсе. Она губу нижнюю прикусывает слегка на нервной почве — тревога сейчас на каком-то зашкаливающем уровне, но самоконтроль даёт о себе знать и она держит себя в руках, волнение ничем не выказывая, но даже не пытаясь убедить себя, что всё пройдёт как по маслу. Надейся на лучшее, готовься к худшему.  А затем они заходят внутрь. конечно же, это была ловушка, конечно же этих гадов в масках не двое и даже не трое, а гораздо больше. Пути назад нет. Элли сражается как всегда остервенело, ей удаётся обезвредить, кажется, несколько человек, кого-то и убить, но этого всё равно мало. Один из молодых авроров падает у неё на глазах замертво, за ним следом ещё один отправляется прямиком в царство Аида. Лонгботтом морщится, но расслабляться некогда, они живы, по крайней мере, пока что. Элис спина к спине с Фрэнком, им надо потянуть время — вот-вот должна подоспеть уже вызванная подмога. но, Элли не дожидается, не везёт — всё-таки ловит круцио и от боли сгибается вдвое на полу, теряя способность дышать и мыслить здраво, а затем рикошетом в неё попадает эскпульсио — её чуть подбрасывает в воздух и она сильно ударяется головой об пол при приземлении. В глазах темнеет стремительно, последнее, что она помнит, это лицо Фрэнка, склонившегося над ней, и, кажется, слышит: подкрепление, наконец, подтянулось.

Элис очнулась от тупой ноющей боли, казалось, что всё тело — один сплошной синяк. В голове стремительным калейдоскопом сменяют друг друга кадры прошедшей битвы, Элли чувствует, как рука ужаса сжимает горло, а сердце будто чечётку выводить начинает. Ей безумно страшно за мужа. Открывает глаза с неким трудом и видит перед собой белый потолок, затем медленно опускает взгляд на больничные (увы, уже хорошо знакомые) стены, рядом с собой замечает Фрэнка, сидящего на стуле, и облегчённо выдыхает — с ним всё в порядке, он цел. Становится гораздо легче, насколько это вообще возможно в данной ситуации, но камень с груди совершенно точно исчезает. А затем Элли вспоминает погибших сослуживцев и хмурит брови гневно. Да, она давно привыкла, что люди умирают, в том числе молодые, в том числе у неё на глазах. Элис и сама убивала, разумеется, осознавала, что смерть найдёт каждого в тот самый час, но, тем не менее, человечность в ней превалировала над цинизмом и жесткостью. у этих ребят вся жизнь была впереди, но теперь их путь завершён. а дома остались безутешные матери, отцы, возможно жёны и мужья, может и дети. -Фрэнк, как думаешь, что это вообще было? Почему нас отправили на смерть? — она пытается пошевелиться и хочет взять мужа за руку, но боль прознает тело — пока ещё слишком рано.